Неточные совпадения
Сам Государев посланный
К народу речь держал,
То руганью попробует
И плечи с эполетами
Подымет высоко,
То ласкою попробует
И
грудь с крестами царскими
Во все четыре стороны
Повертывать начнет.
— Не знаю я, Матренушка.
Покамест тягу страшную
Поднять-то
поднял он,
Да в землю сам ушел по
грудьС натуги! По лицу его
Не слезы — кровь течет!
Не знаю, не придумаю,
Что будет? Богу ведомо!
А про себя скажу:
Как выли вьюги зимние,
Как ныли кости старые,
Лежал я на печи;
Полеживал, подумывал:
Куда ты, сила, делася?
На что ты пригодилася? —
Под розгами, под палками
По мелочам ушла!
Вдруг смех заставил его
поднять голову. Это Кити засмеялась. Ребенок взялся за
грудь.
Услыхав это, Анна быстро села и закрыла лицо веером. Алексей Александрович видел, что она плакала и не могла удержать не только слез, но и рыданий, которые
поднимали ее
грудь. Алексей Александрович загородил ее собою, давая ей время оправиться.
Он приподнялся и хотел возвратиться домой; но размягченное сердце не могло успокоиться в его
груди, и он стал медленно ходить по саду, то задумчиво глядя себе под ноги, то
поднимая глаза к небу, где уже роились и перемигивались звезды.
В тусклом воздухе закачались ледяные сосульки штыков, к мостовой приросла группа солдат; на них не торопясь двигались маленькие, сердитые лошадки казаков; в середине шагал, высоко
поднимая передние ноги, оскалив зубы, тяжелый рыжий конь, — на спине его торжественно возвышался толстый, усатый воин с красным, туго надутым лицом, с орденами на
груди; в кулаке, обтянутом белой перчаткой, он держал нагайку, — держал ее на высоте
груди, как священники держат крест.
Говорила она — не глядя на Клима, тихо и как бы проверяя свои мысли. Выпрямилась, закинув руки за голову; острые
груди ее высоко
подняли легкую ткань блузы. Клим выжидающе молчал.
Плотное, серое кольцо людей, вращаясь, как бы расталкивало, расширяло сумрак. Самгин яснее видел Марину, — она сидела, сложив руки на
груди, высоко
подняв голову. Самгину казалось, что он видит ее лицо — строгое, неподвижное.
Шел он медленно, глядя под ноги себе, его толкали, он покачивался, прижимаясь к стене вагона, и секунды стоял не
поднимая головы, почти упираясь в
грудь свою широким бритым подбородком.
Встал Славороссов, держась за крест на
груди, откинул космы свои за плечи и величественно
поднял звериную голову.
Самгин подвинулся к решетке сада как раз в тот момент, когда солнце, выскользнув из облаков, осветило на паперти собора фиолетовую фигуру протоиерея Славороссова и золотой крест на его широкой
груди. Славороссов стоял,
подняв левую руку в небо и простирая правую над толпой благословляющим жестом. Вокруг и ниже его копошились люди, размахивая трехцветными флагами, поблескивая окладами икон, обнажив лохматые и лысые головы. На минуту стало тихо, и зычный голос сказал, как в рупор...
Стоит, закусив губы,
подняв брови, и гладит
грудь, живот, бедра.
Изредка и как будто насильно она отводила взгляд на свою постель, там, вверх
грудью, лежал Диомидов, высоко
подняв брови, глядя в потолок.
— Так… бездельник, — сказала она полулежа на тахте,
подняв руки и оправляя пышные волосы. Самгин отметил, что
грудь у нее высокая. — Живет восторгами. Сын очень богатого отца, который что-то продает за границу. Дядя у него — член Думы. Они оба с Пыльниковым восторгами живут. Пыльников недавно привез из провинции жену, косую на правый глаз, и 25 тысяч приданого. Вы бываете в Думе?
— Врут, я не болен. Я притворился… — сказал он, опуская голову на
грудь, и замолчал. Через несколько минут он
поднял голову и рассеянно глядел на Райского.
Она была у него в объятиях. Поцелуй его зажал ее вопль. Он
поднял ее на
грудь себе и опять, как зверь, помчался в беседку, унося добычу…
Околоточный строго взглянул и на Нехлюдова, но ничего не сказал. Когда же дворник принес в кружке воду, он велел городовому предложить арестанту. Городовой
поднял завалившуюся голову и попытался влить воду в рот, но арестант не принимал ее; вода выливалась по бороде, моча на
груди куртку и посконную пыльную рубаху.
Он остановился, сложил руки перед
грудью, как он делал это, когда был маленький,
поднял глаза кверху и проговорил, обращаясь к кому-то...
Маслова оглянулась и,
подняв голову и прямо выставляя
грудь, с своим, знакомым Нехлюдову выражением готовности, подошла к решетке, протискиваясь между двумя арестантками, и удивленно-вопросительно уставилась на Нехлюдова, не узнавая его.
— Ни единой минуты не верил, что ты убийца, — вдруг вырвалось дрожащим голосом из
груди Алеши, и он
поднял правую руку вверх, как бы призывая Бога в свидетели своих слов. Блаженство озарило мгновенно все лицо Мити.
Подбежал народ, помогли даме сойти с шарабана,
подняли Рахметова; у него была несколько разбита
грудь, но, главное, колесом вырвало ему порядочный кусок мяса из ноги.
Его мантия, застегнутая на
груди, не столько военный плащ, сколько риза воина-первосвященника, prophetare. [пророка-царя (лат.).] Когда он
поднимает руку, от него ждут благословения и привета, а не военного приказа.
Катишь почти знала, что она не хороша собой, но она полагала, что у нее бюст был очень хорош, и потому она любила на себя смотреть во весь рост… перед этим трюмо теперь она сняла с себя все платье и, оставшись в одном только белье и корсете, стала примеривать себе на голову цветы, и при этом так и этак поводила головой, делала глазки, улыбалась, зачем-то
поднимала руками
грудь свою вверх; затем вдруг вытянулась, как солдат, и, ударив себя по лядвее рукою, начала маршировать перед зеркалом и даже приговаривала при этом: «Раз, два, раз, два!» Вообще в ней были некоторые солдатские наклонности.
Он не договорил,
поднял ее и крепко обнял. Она судорожно прижалась к его
груди и скрыла на его плече свою голову.
Он схватил ее и,
подняв как ребенка, отнес в свои кресла, посадил ее, а сам упал перед ней на колена. Он целовал ее руки, ноги; он торопился целовать ее, торопился наглядеться на нее, как будто еще не веря, что она опять вместе с ним, что он опять ее видит и слышит, — ее, свою дочь, свою Наташу! Анна Андреевна, рыдая, охватила ее, прижала голову ее к своей
груди и так и замерла в этом объятии, не в силах произнесть слова.
— Я не сержусь, — проговорила она робко,
подняв на меня такой светлый, такой любящий взгляд; потом вдруг схватила мою руку, прижала к моей
груди лицо и отчего-то заплакала.
Егор сильно вздрогнул всем телом,
поднял руку к
груди.
Она ходила по комнате, садилась у окна, смотрела на улицу, снова ходила,
подняв бровь, вздрагивая, оглядываясь, и, без мысли, искала чего-то. Пила воду, не утоляя жажды, и не могла залить в
груди жгучего тления тоски и обиды. День был перерублен, — в его начале было — содержание, а теперь все вытекло из него, перед нею простерлась унылая пустошь, и колыхался недоуменный вопрос...
— Он хочет сделать меня идиотом! — пожаловался Егор. Короткие, тяжелые вздохи с влажным хрипом вырывались из
груди Егора, лицо его было покрыто мелким потом, и, медленно
поднимая непослушные, тяжелые руки, он отирал ладонью лоб. Странная неподвижность опухших щек изуродовала его широкое доброе лицо, все черты исчезли под мертвенной маской, и только глаза, глубоко запавшие в отеках, смотрели ясно, улыбаясь снисходительной улыбкой.
Когда они встали в дверях, Игнат
поднял голову, мельком взглянул на них и, запустив пальцы в кудрявые волосы, наклонился над газетой, лежавшей на коленях у него; Рыбин, стоя, поймал на бумагу солнечный луч, проникший в шалаш сквозь щель в крыше, и, двигая газету под лучом, читал, шевеля губами; Яков, стоя на коленях, навалился на край нар
грудью и тоже читал.
Ушли они. Мать встала у окна, сложив руки на
груди, и, не мигая, ничего не видя, долго смотрела перед собой, высоко
подняв брови, сжала губы и так стиснула челюсти, что скоро почувствовала боль в зубах. В лампе выгорел керосин, огонь, потрескивая, угасал. Она дунула на него и осталась во тьме. Темное облако тоскливого бездумья наполнило
грудь ей, затрудняя биение сердца. Стояла она долго — устали ноги и глаза. Слышала, как под окном остановилась Марья и пьяным голосом кричала...
В сердце ее вспыхнули тоска разочарования и — радость видеть Андрея. Вспыхнули, смешались в одно большое, жгучее чувство; оно обняло ее горячей волной, обняло,
подняло, и она ткнулась лицом в
грудь Андрея. Он крепко сжал ее, руки его дрожали, мать молча, тихо плакала, он гладил ее волосы и говорил, точно пел...
Подняв глаза к небу и крепко прижав руку к
груди, он с жаром сказал про себя: «Клянусь, клянусь, что в последний раз приходил к ним. Не хочу больше испытывать такого унижения. Клянусь!»
Степан подошел к ней, готовясь ухватить ее за руки, чтобы она не мешала ему, но она не
подняла рук, не противилась и только прижала их к
груди и тяжело вздохнула и повторила...
— А я его не узнал было, старика-то, — говорит солдат на уборке тел, за плечи
поднимая перебитый в
груди труп с огромной раздувшейся головой, почернелым глянцовитым лицом и вывернутыми зрачками, — под спину берись, Морозка, а то, как бы не перервался. Ишь, дух скверный!»
Несмотря на этот подленький голос при виде опасности, вдруг заговоривший внутри вас, вы, особенно взглянув на солдата, который, размахивая руками и осклизаясь под гору, по жидкой грязи, рысью, со смехом бежит мимо вас, — вы заставляете молчать этот голос, невольно выпрямляете
грудь,
поднимаете выше голову и карабкаетесь вверх на скользкую глинистую гору.
Первый день буду держать по полпуда «вытянутой рукой» пять минут, на другой день двадцать один фунт, на третий день двадцать два фунта и так далее, так что, наконец, по четыре пуда в каждой руке, и так, что буду сильнее всех в дворне; и когда вдруг кто-нибудь вздумает оскорбить меня или станет отзываться непочтительно об ней, я возьму его так, просто, за
грудь,
подниму аршина на два от земли одной рукой и только подержу, чтоб чувствовал мою силу, и оставлю; но, впрочем, и это нехорошо; нет, ничего, ведь я ему зла не сделаю, а только докажу, что я…»
Александров справился с ним одним разом. Уж не такая большая тяжесть для семнадцатилетнего юноши три пуда. Он взял Друга обеими руками под живот,
поднял и вместе с Другом вошел в воду по
грудь. Сенбернар точно этого только и дожидался. Почувствовав и уверившись, что жидкая вода отлично держит его косматое тело, он очень быстро освоился с плаванием и полюбил его.
Я сидел в третьем ряду кресел. Что-то незнакомое и вместе с тем знакомое было в ней. Она
подняла руку, чтобы взять у соседа афишу. А на ней мой кошелек — перламутровый, на золотой цепочке! А на
груди переливает красным блеском рубиновая брошка — сердце, пронзенное бриллиантовой стрелой…
Остроумно придумывая разные фигуры, он вместе с тем сейчас же принялся зубоскалить над Марфиным и его восторженным обожанием Людмилы, на что она не без досады возражала: «Ну, да, влюблена, умираю от любви к нему!» — и в то же время взглядывала и на стоявшего у дверей Марфина, который, опершись на косяк, со сложенными, как Наполеон, накрест руками, и
подняв, по своей манере, глаза вверх, весь был погружен в какое-то созерцательное состояние; вылетавшие по временам из
груди его вздохи говорили, что у него невесело на душе; по-видимому, его более всего возмущал часто раздававшийся громкий смех Ченцова, так как каждый раз Марфина при этом даже подергивало.
Кухарка умерла на наших глазах: наклонилась, чтобы
поднять самовар, и вдруг осела на пол, точно кто-то толкнул ее в
грудь, потом молча свалилась на бок, вытягивая руки вперед, а изо рта у нее потекла кровь.
— Надежда Васильевна, поверьте! Клянусь! — воскликнул он,
поднял руку вверх, и со всего размаху ударил ею себя в
грудь, так что гулкий звук отдался далече.
Поздно. Справа и сзади обрушились городские с пожарным Севачевым и лучшими бойцами во главе; пожарный низенький, голова у него вросла в плечи, руки короткие, —
подняв их на уровень плеч, он страшно быстро суёт кулаками в животы и
груди людей и опрокидывает, расталкивает, перешибает их надвое. Они изгибаются, охая, приседают и ложатся под ноги ему, точно брёвна срубленные.
Легко, точно ребёнка, он
поднял её на руки, обнял всю, а она ловко повернулась
грудью к нему и на секунду прижала влажные губы к его сухим губам. Шатаясь, охваченный красным туманом, он нёс её куда-то, но женщина вдруг забилась в его руках, глухо вскрикивая...
Он умилялся её правдивостью, мягким задором, прозрачным взглядом ласковых глаз и вспоминал её смех — негромкий, бархатистый и светлый. Смеясь, она почти не открывала рта, ровный рядок её белых зубов был чуть виден; всегда при смехе уши у неё краснели, она встряхивала головой, на щёки осыпались светлые кудри, она
поднимала руки, оправляя их; тогда старик видел, как сильно растёт её
грудь, и думал...
Рядом с Матвеем шагал длинный и похожий на скворешницу Пушкарь в невиданном, тёмно-зелёном мундире с позументами на воротнике и на рукавах, с медными пуговицами на
груди и большой чёрной заплатой подмышкой. Иногда он, оборачиваясь назад,
поднимал руку вверх и строго командовал...
Вот он встал и,
подняв потерянный кем-то в борьбе с ним нож, ударил им себя в
грудь.
«И вдруг он разорвал руками себе
грудь и вырвал из нее свое сердце и высоко
поднял его над головой.
Снова поток слез оросил его пылающие щеки. Любонька жала его руку; он облил слезами ее руку и осыпал поцелуями. Она взяла письмо и спрятала на
груди своей. Одушевление его росло, и не знаю, как случилось, но уста его коснулись ее уст; первый поцелуй любви — горе тому, кто не испытал его! Любонька, увлеченная, сама запечатлела страстный, долгий, трепещущий поцелуй… Никогда Дмитрий Яковлевич не был так счастлив; он склонил голову себе на руку, он плакал… и вдруг…
подняв ее, вскрикнул...
Вошедший обратился с просьбой о благословении и к дьякону. Дьякон извинился. Пришлец распрямился и, не говоря более ни одного слова, отошел к печке. Здесь, как обтянутый черною эмалью, стоял он, по-наполеоновски скрестя руки, с рыжеватой шляпой у
груди, и то жался, то распрямлялся,
поднимал вверх голову и вдруг опускал ее, ворошил длинным, вниз направленным, польским усом и заворачивался в сторону.